Подросток на приеме у психолога

Подросток на приеме у психолога

Волею случая оказался в ситуации, когда нужно было компактно рассказать, в чем, на мой взгляд, специфика работы психолога с подростками. Родились следующие соображения.

 

В кабинете – двое безутешных.

Родитель и подросток приходят к психологу за утешением по ряду вопросов, которое психолог не может им дать. Это страшно и горько, и психологу важно найти подходящие слова, чтобы быть честным, но сохранить терапевтический альянс. Это возможно не всегда, потому что безутешный сердится. Что за безутешность я имею в виду?

 

1. Родитель надеется, что ему просто показалось, что его способность влиять на подростка резко снизилась. На самом деле, ему не показалось. С каждым часом возрастают технические и интеллектуальные возможности подростка причинить вред (в том числе непоправимый) себе и окружающим. Вместо получения утешения родитель может рассчитывать на поддержку специалиста в прокачке навыка совладания со страхом, бессилием и виной.

1А. Родитель может смириться с тем, что его способность влиять на подростка падает, но может надеяться, что психолог – человек, который умеет найти ключик к любому подростку. Это неправда. Психолог, специализирующийся на работе с подростками, действительно, знает разные способы, помогающие построить с клиентом доверительные отношения. Однако большая власть в кабинете принадлежит подростку. Подросток решает, в какой мере допускать психолога до своего мира и в какой мере придавать значимость словам и действиям психолога. Может не допустить совсем, и сделать с этим ничего нельзя. Снова родитель остается безутешен, и может сильно сердиться. Психологу важно уметь это выдерживать.

 

2. Даже если психологу удалось убедить подростка, что он (психолог) не является маминым рупором или продолжением папиной руки и между психологом и подростком возникнет альянс, специалисту предстоит капитально подростка обломать в его надеждах. Подросток считает, что мир и родители многое ему должны и твердо намерен продолжать требовать это от мира и от родителей. Увидев в психологе союзника, он будет пытаться заразить его идеей справедливости и/или вызвать жалость. Первый облом: справедливости в этом мире нет и не будет. Второй облом: вступаться за этого ребенка перед родителями и учителями психолог не имеет ни желания, ни полномочий. Конечно, родителю нужно рассказать про то, к чему приведет психологическое и физическое насилие и вообще иногда просветить, но глобально впрягаться психолог в жизнь подростка не будет. Задача психолога – закрепить в сознании подростка некоторые данности: «Ты родился в этой стране, в это время, с такой мамой и с таким папой. Опыт показывает, что когда ты совершаешь действие «А», мир или родители причиняют тебе боль. А когда ты совершаешь действие «Б», мир или родители дают тебе вкусные плюшки. Я тебе во многом сочувствую, но заниматься мы здесь будем осознаванием, ответственностью и адаптацией, а не борьбой за справедливость».

Понятно, что все это нужно говорить другими словами, но какими бы словами вы ни сказали, подросток вам «спасибо» за это не скажет.

 

Чем порадовать?

 

При всей трудной работе по обламыванию надежд и выдерживанию родительского и подросткового разочарования в психологической помощи как таковой или в вас лично, чем психолог может порадовать родителя и подростка? Не многим, но кое-чем может.

 

1. Мы можем предложить родителю попробовать опираться не на надежду найти лучше работающий способ контроля, а на надежду на саморегуляцию подростка. Может быть, и сам подросток хочет, чтобы ему было хорошо, и не было плохо? Многим родителям эта мысль непривычна, но со временем начинает казаться небезосновательной. Это – зыбкая, но все-таки опора.

2. Мы можем рассказать, что родителю есть, за что себя уважать. Обычно те родители, которые доходят до психолога уже до визита сделали ребенку много хорошего и многому важному свое чадо научили. Мы можем это заметить и сформулировать.

3. У подростка помимо страха и боли полно силищи. Многие подростки этого не замечают, а со стороны это хорошо видно.

 

Рекомендации коллегам по установлению альянса с родителем и подростком.

 

Контакт с родителем. Один простой прием сильно облегчал мне работу. Еще на этапе записи по телефону я стал предупреждать родителей, что на первой сессии (а, может быть и на второй) я буду больше времени и усилий посвящать тому, чтобы наладить отношения с ребенком. Поэтому, мол, вам может начать казаться, что ваше мнение и ваши переживания для меня не важны. Имейте в виду, что я обязательно буду держать в голове ваши запросы и задачи. Вы в такие моменты наберитесь терпения, как только взаимопонимание с подростком будет налажено, я этот перекос выровняю. Такая договоренность позволяла мне «возиться» с подростком, не боясь, что родитель будет чувствовать себя выключенным или осуждаемым. Кроме того такое соглашение помогает родителю прийти на консультацию более крепким, взрослым, наблюдающим. Косвенно это готовит его к тому, что со многими своими сложностями ему придется совладать без помощи подростка.

 

Еще про родителей. Сделав оговорку, что я буду говорить псевдонаучным языком (чтобы не выглядеть совсем уж идиотом), я иногда делал два смелых заявления. Что у человека подросткового возраста не сформированы участки мозга, отвечающие за сочувствие, и участки мозга, отвечающие за благодарность. И что ожидать сочувствия и благодарности от подростка так же наивно, как ожидать от полугодовалого ребенка, что он не будет писаться в штаны. Что эти участки мозга формируются только к 30 годам. На самом деле я про такие участки мозга ничего не знаю, но такое постулирование часто помогало наладить контакт в детско-родительской паре.

 

Контакт с подростком. Многих подростков расслабляла моя фраза типа: «Мне лично по большому счету все равно, как ты проживешь свою жизнь». У подростков прочно «слиплись» забота и контроль/унижение. Если они видят, что кто-то не слишком заботится, для них возникает потенциальный зазор для уважения и интереса. Про похожее пишет Зинкер, говоря, что терапевт – это не родитель клиенту, а скорее дедушка. С подростком я еще дальше, чем дедушка. Но тут важно, из какого места души вы произносите эту фразу про «все равно». Важно говорить из той части, которая уже увидела в этом подростке что-то симпатичное.

 

Схожая ситуация с молчащим подростком. Его «привели» (а что мне, по-вашему, оставалось?) и он молчит, потому что проблемы у мамы, а не у него. Мне кажется важным, проинформировав подростка, чем тут вообще можно заниматься и в чем могла бы быть ему польза от нашей работы, дождаться какой-то инициативы от него самого, а не ловиться на привычное для нашей культуры выплясывание вокруг молодого человека в надежде его увлечь и благотворно повлиять. «Я не буду к тебе приближаться, пока ты меня куда-то не пригласишь. Вот у тебя есть этот час и вот такие условия: этот кабинет и этот мужик напротив. Ты свободен распорядиться этим часом и этим контекстом так, как сочтешь нужным. Можешь ходить, лежать, читать, задавать любые вопросы». Я мог предложить каждому из нас заняться своими делами (см предыдущий пункт: психологу и без тебя есть, чем заняться важным и/или интересным в этот час). Бывало, что клиент молчал или читал свою книжку почти час и только к концу сессии вообще открывал рот. Здесь важно помнить, что, занимаясь своими делами, я все равно «на работе», то есть я присутствую здесь для него. Иногда я время от времени аккуратно уточнял, не пришла ли ему на ум какая-то тема или вопрос. Но в некоторых случаях и такое обращение было чрезмерным.

 

(Сейчас я не работаю с подростками, но могу порекомендовать грамотных коллег, которые специализируются на такой работе).